Впрочем, на этом сходство с комнатой Всемилы заканчивалось. Если в занимаемых мной покоях стояли лишь кровать, лавка да два сундука, поскольку Всемила явно предпочитала простор и разместила все остальные вещи в гардеробной, то в комнате Добронеги вещи правили бал. Помимо кровати здесь стояло четыре больших сундука. Слева от входной двери почти всю стену до самого потолка занимали массивные полки. Рядом с дверью в гардеробную на стене висел меч. Сперва меня удивило присутствие оружия в покоях Добронеги, но потом я сообразила, что, вероятно, это меч отца Радима. Интересно, что он был здесь, а не у сына. Справа, сразу за печкой, виднелась дверь в старые покои Радима. Я впервые задумалась о том, как размещались в этом доме жильцы, пока был жив предыдущий воевода Свири. Точного ответа я не знала, но предположила, что родители, вероятно, занимали среднюю комнату, из которой можно было попасть в обе детских и которая имела свой выход на задний двор. Судя по тому, что теперь там хранились вещи Радима, повзрослев, сын перебрался в бывшие родительские покои. Были ли это связано с тем, что Радим стал воеводой, или же Добронега просто уступила взрослому сыну большую по размеру комнату, спросить я, понятное дело, не могла.

— Сейчас темно уже, — произнесла Добронега, стукнув кованой крышкой сундука о деревянную стену. Почему-то этот глухой звук показался мне удивительно уютным. — Ты поутру завтра вещи вот из этого и из того сундука перебери. Если где молью побито, отложи, после починим, а остальное вывеси на солнышке. Пусть просушится. А то за хлопотами этими и лето пройдет, ничего не успеем, — посетовала она.

Я кивнула, заглядывая в недра раскрытого сундука. Похоже, завтра мне будет чем заняться. В оба сундука при известной доле гибкости с легкостью поместилась бы я сама.

— А с собой что в дорогу собрать?

— Свои сама опосля соберу. Ты же возьми платьев с запасом, сорочки на смену, душегрею, плащ теплый. Обувь, что в сенях в узлах, перебрать надобно. Ночи прохладные нынче…

Спустя десять минут мне уже не хотелось ни в какую Каменицу, а Добронега все рассказывала мне, что нужно сделать. Мы сидели в обеденной комнате, и моя голова пухла от информации, которую я пыталась лихорадочно запомнить, потому что письменных принадлежностей у Всемилы не было. В итоге я решила собрать с утра то, что удастся вспомнить, а позже Добронега наверняка пересмотрит вещи. Не оставит же она мои первые сборы в дальний путь бесконтрольными?

Уже перед самым отходом ко сну я собралась с духом и спросила:

— А вы вчера, когда с Олегом уходили… Он говорил, когда еще зайдет?

Добронега, складывавшая рушник, медленно повернулась ко мне и покачала головой.

— Ох, дочка, дочка, — вздохнула она, — смотри, беду не накличь. В Каменицу едешь, к суженому.

— Да я не о том! — праведно возмутилась я. — Он мне книгу приносил. Там старые сказания его воспитателя. Мне просто интересно. Он легенду сказывал о Прядущих, помнишь?

— Помню, помню, сказывала ты уже, — снова вздохнула Добронега. — Не говорил он, когда придет, — наконец ответила она. — Да и не придет уж, верно, до отъезда. Уехал он.

— Как уехал? — опешила я и даже села на лавку. — Куда?

— Ну, то лишь ему ведомо.

— Да куда ему ехать? Он же здесь один, — развела руками я.

— Может, зазноба у него где в соседней деревне, — предположила Добронега и покосилась на меня.

— Ну какая зазноба? Впрочем, мне без разницы, — тут же ответила я. — Ну и пусть зазноба. Я просто волнуюсь, как он один уехал. Он хотя бы воинов с собой взял?

— Кто ж ему воинов даст? — в третий раз вздохнула Добронега. — Он не побратим боле.

Добронега запнулась на миг, словно хотела добавить что-то еще. А потом лишь покачала головой и, сказав: «Доброй ночи, дочка», ушла к себе.

А я смотрела на закрывшуюся дверь и чувствовала, как сердце сжимается от тревоги. Я понимала, что на самом деле Альгидрас не ребенок, помнила его слова о святыне и о том, что ничто не способно его убить, но глупому сердцу было все равно. Оно сжималось и ныло. А еще я думала о том, что он даже не предупредил о своем отъезде. И от этого к тревоге примешивалась обида.

Забираясь в постель, я постаралась выбросить все мысли из головы и приказала себе ни о чем не думать и не видеть никаких снов. И то ли я так устала, то ли организм воспринял приказ правильно, но я провалилась в глубокий, вязкий сон без сновидений.

Утром, отправляясь в комнату Добронеги, чтобы приступить к сборам, я размышляла о том, что жизнь здесь не блещет разнообразием и каждый новый день как две капли воды похож на предыдущий, так что отчасти можно было понять жителей окрестных деревень, сбегавшихся посмотреть на любую потеху, будь то приезд князя или публичная казнь. Особенно отчетливо я это поняла в преддверии поездки в Каменицу, когда привычный распорядок дня был нарушен.

Добронегу покинуло ее привычное спокойствие, ее движения стали резкими и суетливыми, а взгляд то и дело скользил по стенам и вещам, точно она прощалась с родным домом. К нам постоянно приходили окрестные мальчишки и приносили какие-то свертки, Добронега что-то отдавала им в ответ, и потому создавалось впечатление, что к подготовке нашего отъезда подключилась едва ли не вся Свирь.

Войдя в покои Добронеги, я сразу поняла, что основным отличием этой комнаты от Всемилиной было то, что в ней ощущалось присутствие мужчины. И пусть хозяин очень давно не входил сюда, чувствовалось, что он здесь живет.

Слева от входа вдоль стены стояло два больших сундука, как раз те, из которых мне предстояло выбрать необходимые вещи, а над ними, на широких прочных полках, были аккуратно разложены какие-то вещи. Сначала я решила, что это что-то вроде сувениров, но привстав на цыпочки и заглянув на самую нижнюю полку, я увидела два широких металлических браслета и глиняную кружку. Точно такие же браслеты закрепляли рукава на нарядных рубахах Радима. Моя рука сама собой потянулась к одному из них, но я тут же ее отдернула. Мне вдруг показалось неправильным трогать эти вещи. У кружки, стоявшей рядом, был отклот край. От кого-то я слышала, что хранить колотую посуду не к добру, но Добронега хранила. Видимо, у нее просто не поднялась рука выбросить кружку, которой пользовался отец Радима и Всемилы. Я почему-то сразу поняла, что эти вещи принадлежали ему.

Для того чтоб заглянуть на вторую полку, мне пришлось забраться на сундук. На полке лежали три небольших кинжала в ножнах. Два из них выглядели почти декоративными: с камнями на рукоятях, с узорами на ножнах, третий же был в обычном кожаном чехле, костяная рукоять потерлась от частого использования. Скорее всего, именно его носил с собой Всеслав чаще остальных. И снова я не посмела притронуться к его вещам.

Я слезла с сундука, подняла тяжелую крышку и только сейчас заметила, что слева лежат аккуратно сложенные мужские рубахи. Горло перехватило, когда я поняла, что Добронега до сих пор хранит столько его вещей, будто в один из дней он вновь войдет в свой дом и ему снова понадобятся эта одежда, этот старый кинжал… Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, я решила заглянуть в комнату, которую Добронега мне вчера не показывала. Я пообещала себе, что просто загляну, даже заходить не стану.